МОЙ САМЫЙ ПЕРВЫЙ ДОМ
Дом, который построил мой дед. Строил уже после войны. Сам с Украины, встретил на фронте бабушку — симпатичную хохотушку с двумя длинными черными косами — влюбился и поехал за ней в Сибирь. На родину так и не вернулся. Построил домик рядом с домом ее родителей, здесь и прожил до самой смерти. Потом, работая в исполкоме, мог позволить себе хоромы получше. Но никогда служебным положением не пользовался.
Мой самый первый дом, который я помню. Здесь я жила с года до 4-х лет. Потом до 6-ти лет гостила у бабушки. Мне было почти 7, когда умер дед и дом продали. Что я помню из тех времен?
Вдоль тропинок по всему огороду росли маки — огромные, ярко-красные. Дед садил чисто из эстетических соображений — красиво. Бабушка никогда ничего не стряпала, поэтому все содержимое маковых коробочек, как только созреет, доставалось нам — детям. Помню, как сидели с подружкой в маках — а они тогда были выше нас — и с нетерпением проверяли еще зеленые коробочки — «когда же?»
Дома в Сибири строили практичные — невысокие, с завалинками, с маленькими окнами, чтобы удержать тепло. Центральное место в доме занимала печка, она делила дом пополам. На одной половине была «комната» (так и называлась), на другой — кухня и прихожая, разделенные тонкой перегородкой. Низенький сервант на высоких ножках — застекленный — очень модно! До сих пор стоит у отца в предбаннике, жалко выбросить. Черно-белый телевизор. Помню, как взрослые радовались холодильнику. А еще был кот — дымчато-рыжий Дымок, оставшийся с нами только на черно-белых детских фотографиях.
Помню большую широкую кровать на кухне, мы лежим на ней с бабушкой, она поет мне колыбельные. Некоторые ее колыбельные помню дословно, хотя нигде никогда больше таких не слышала:
Не вздыхай глубоко,
Не отдадим далеко.
Хоть за курицу,
Да на свою улицу.
Или вот еще:
Не пойду на тот конец
Ни под коров, ни под овец.
Найду жеребеночка,
Проведаю миленочка.
Ни тогда, ни потом не понимала смысл этих слов. Откуда такой фольклор?
Муравьи на полу — угораздило ведь построить дом на муравьиной дорожке! Сколько их ни травили — все бестолку. Помню момент, когда дед однажды откусил от блинчика с творогом, всю ночь пролежавшего в вазочке на кухонном столе — откусил — а внутри копошатся черные мураши…
Дощатые стены без штукатурки, беленные известкой с добавлением синьки — очень модный по тем временам колор. На потолке образовавшиеся временем и осыпающейся известкой узоры: люди, животные, всадники, кони, странные чужие лица и силуэты. На стенах в деревянных рамках — вышитые крестиком и гладью всевозможные букеты в вазах — бабушкино хобби. На железной кровати — вязанное крючком мелкое белое кружево из тонких катушечных ниток — подзорники — тоже бабушкина работа. Домотканые полосатые дорожки на полу.
Здесь я первый раз услышала слова «смерть» и «война». Мне было 6 лет, когда деда увезли в больницу. Оттуда он уже не вернулся. Хорошо помню этот день. Я осталась дома одна, сидела в комнате на диване и ждала, когда придут взрослые. Увидела в окно всех троих сразу — они вышли из проулка напротив — мама, бабушка и тетя Шура. На мой вопрос, почему они плачут и где дедушка, объяснили: дедушка умер, он воевал на войне, у него была старая рана, из-за нее произошло кровоизлияние в мозг. Вот так слова «война» и «смерть» связались в одно.
Каждый год хожу мимо этого маленького домика, в котором уже почти 40 лет живут чужие люди. Что я чувствую? Наверное, ничего. Словно все эти маки и узоры на потолке были не со мной. С другой девочкой в другой жизни. Очень-очень давно.
Вот только дед со мной так и остался. Его книги, его записные книжки, медали, песенники, — все это не единожды потом, в сознательном возрасте, я рассматривала, перечитывала, словно пыталась обнаружить рядом с собой человека, который ушел, но обещал вернуться.
Какой он крошечный – этот домик. Покосившийся, старый. А все еще живой.
